НАУМОВА Лариса Ивановна
Живописец.
Родилась 15 января 1945 года в Симферополе. Живет и работает в Москве.
Член-корреспондент Российской академии художеств (Отделение живописи, 2011г.)
Член Союза художников СССР, России (1978г.)
Образование: Севастопольская художественная школа (1961г.); Московский полиграфический институт (1973г.).
Основные произведения: «Дождь» (1978г., холст, масло, 99,5х97,5), «Портрет учителя (Е.А. Кольченко)» (1982г., холст, масло, 100х95), «Автопортрет с вытянутой рукой» (1985г., холст, масло, 80х70), «Фигура с яблоками» (1992г., холст, масло, 110x110), «Мальчик рвущий сливы» (1999г., холст, масло, 81x91), «Обнаженная на балконе» (2007г., холст, масло, 120х80), «Мужчина с петухом» (2007г., холст, масло, 110х65), «Спас яблочный (голубой вариант)» (2009г., холст, масло, 120х100), «Утро Петра» (2012г., холст, масло, 100х100.), «Дети под столом» (2013г., холст, масло,120х100).
Произведения находятся в коллекции Государственной Третьяковской галереи (Москва), Государственного Русского музея (Санкт-Петербург), Севастопольского художественного музея имени Михаила Павловича Крошицкого, Музея изобразительных искусств Кузбасса, Зеленогорского музейно-выставочного центра, также в частных коллекциях России, Англии, США, Франции, Германии, Японии, Греции, Нидерландов.
Участница московских, российских и зарубежных выставок с …г. Персональные выставки прошли в Москве (1981,1983,1984,1989,1996,1997,2002-2005,2004,2005,2009,2015гг.), Санкт-Петербурге (2009г.), а также в Польше (1985г.), Греции (1988г.), Франции (1988г.), США (1987-1988гг.), Германии (1997г.); в залах Российской академии художеств (2015г., 2023г.).
Награды Российской академии художеств: Диплом АХ СССР (1988г.), Медаль «Достойному» РАХ (2017г.).
Современникам непривычно думать о том, что рядом с ними живет большой мастер, настоящий большой художник, вполне достойный занять место в большой истории искусств рядом с великими мастерами. Тем более мы непонятливы, если встречаем такое явление, как Лариса Наумова. Характер у нее нелегкий, и пишет странные картины, и с трудом находит общий язык с собеседниками. Причудливая личность, порождение позднесоветской цивилизации, не нашедшая себе места ни в разрешенных выставках того времени, ни в неофициальном искусстве. Новая Россия тоже неуютна для нашей художницы. Она решительно не годится для гламурной жизни и экранной культуры. Как выразился поэт, она проходит стороной над своей страной, как проходит косой дождь. Заметим: именно над страной. Где-то очень высоко, а здесь, среди нас, грешных, Лариса Наумова скорее похожа скорее на альбатроса, которому на земле очень неудобно и неуютно.
Когда один почитатель ее живописи оказался у нее в мастерской, Наумова с досадой и обидой сказала ему, что она никому не ведома и не нужна, и ей денег не хватает на лекарства. Посетитель с ходу предложил ей хорошую сумму за те холсты, которые в мастерской стояли. И с удивлением услышал ответ, который гласил, что она своих детей не продаст никому. С нею каши не сваришь. Как такую лансировать, как раскручивать, какими способами продвигать? Ей ничего не стоит сказать в телекамеру или в холеное высокопоставленное лицо что-нибудь совершенно несусветное. Но вовсе не со зла. Она, по сути дела, безобидна и добродушна. Но она из другой жизни и наши условности, наш здравый смысл ей не нужны. Рассматривая ее картины, невольно сравниваешь их то с работами удивительного одиночки Макса Бекманна, а то и с венецианской живописью эпохи расцвета. Кого еще из современных художников Европы, Америки, Азии и прочих континентов хочется одновременно назвать вполне современным, и в то же время музейно качественным живописцем, прямо-таки на уровне Веронезе и Тинторетто? Вопрос риторический, ибо таких не имеется сегодня ни у кого и нигде. Мы ездим по миру и видим кое-что, и знаем ситуацию. У нас есть Лариса Наумова, ни с кем сегодня не сравнимая, и ее благоговейно ценят немногие знатоки и художники Москвы, которые все еще умеют понять и оценить хорошую живопись, и отличить ее от живописи лихой и бойкой, концептуально пародийной и международно употребимой. Знают и ценят ее немногие. Она иной раз пожалуется, что это непризнание для нее обидно, но сама нипочем не попытается изменить положение вещей. Трудность этого положения вещей еще и в том, что картины Наумовой невозможно рекламировать и продвигать теми обычными способами, которые применяются в нашем обиходе. В ее картинах нет эффектных зацепок, или так называемых крючков, hooks. Этот термин из теории маркетинга и рекламы обозначает те штучки и приемы, которые «цепляют» современного человека. Чтобы его «цепляло», нужны, например, знаменитости, иконы и звезды. Чтобы летучий современник придержал свой галоп и поинтересовался, о чем написана картина, или о чем сказал поэт, требуется зацепка. В картинах Наумовой одни только безвестные и заурядные люди. Не найдется в ее картинах ни славных городов, ни исторических моментов, ни чудес мира сего. Отсутствует то самое, что волнует нормального современника. И стилистика у нее какая-то не такая.
Несколько слов о стилистике. Вкусы и интересы современников в последний раз имели значение для художницы Наумовой примерно двадцать (или чуть более) лет тому назад. В последние годы жизни обреченной империи СССР у нас существовала живопись, графика и скульптура тогдашних искателей духовности. Мы видели на выставках изощренные позы и утонченные аккорды цвета, сосредоточенные лики и страдальческие жесты. Такие вещи делали художники, которым были чужды и академические традиции, и вызывающие выходки «актуалистов». Им хотелось найти такой язык, который возрождал бы в нашей памяти чудеса и глубины старинного искусства, напоминал бы о духовном начале, но только, ради Бога, без дешевой стереотипности кадровых интеллектуалов. Горечь светилась в бледных лицах и хрупких руках. Задумчивые глаза были устремлены внутрь, в себя, ибо внешний мир мало радовал. Фантазмы и видения роились на каждом шагу. И так далее. Лариса Наумова вырастала их этой почвы, из той среды, где не признавали ни официальную эстетику, ни подпольную «науку подрывать устои». Затем что-то случилось. Не станем здесь всуе толковать о том, какие именно события развернули глаза, душу, руку художника. Она стала писать иначе. На первый взгляд – грубее, наивнее, проще. Никаких тонких рук и больших одухотворенных глаз, иных литературных напоминаний о высоком и глубинном мы теперь не найдем в картинах Наумовой. Руки теперь увесистые и натруженные, тело – тяжеловесное и неуклюжее, а глаза напоминают простодушные «гляделки». Прежде мы угадывали под одеждой хрупкие и анемичные тела, а теперь не так. Художница постоянно изображает обнаженных женщин и полураздетых молодых дам на балконе. И модные журналы, и любители изысканного символизма не одобрят эту наумовскую породу. Женское тело тяжеловато и неуклюже. На лицах – мясистые носы и неизящные губы. Несовершенные бока, шелковистая, но бесформенная спина. Бедра и ноги, не тронутые ни фитнесом, ни пластическим хирургом. Вся окружающая людей обстановка теперь простецкая и бедная, точнее, никакая. Наумова показала себя решительно немодной художницей. Ее сарафаны и головные платки были бы сомнительными даже с точки зрения милейшей Сонечки Мармеладовой, а уж для сегодняшних сонечек это и совсем уже того … В известном смысле можно сказать, что в развитии художницы произошло явление, знакомое современным наблюдателям под именем «дауншифтинга». Downshifting – это большое культурное движение, основанное на недоверии к избыточной окультуренности городского обывателя. Кто переел пряного, острого и изощренного, того тянет на простой хлеб и огурцы . Кто устал от тонких манер, тот говорит грубыми словами. Будешь проще, проживешь дольше. Как все прочие устремления современного интеллигента, такое упрощенчество не всегда оригинально, и часто превращается в глуповатую игру в «простого мужика» и «простую бабу». По этой причине здесь срочно нужны уточнения.
Современные живописцы России в самом деле поймали этот ветер «движения к простоте» и стали избавляться от прежних маньеризмов и символизмов. Стали ценить элементарные эмоции, первичные вещи быта и исходные ситуации бытия. Дом, стул, окно, мать и дитя, день и ночь, верх и низ. Тем более что склонность к примитивизму и наивному искусству издавна ценится у нас и пользуется и явной, и тайной любовью самых изощренных интеллектуалов двух столиц. Но «впадение в простоту» , как правило, несет в себе некие глубинные смыслы. Нет таких чудаков, которые сказали бы, что картины Ларисы Наумовой сегодня воспевают крепкое сильное тело, простые человеческие отношения и первичные ценности жизни: солнечный свет, теплый дом и спокойствие души. В этом искусстве есть и свет, и дом, а насчет спокойствия душевного там все очень не просто. В картинах Ларисы Наумовой можно ощутить множество аллюзий, парадоксов и скрытых смыслов. Простота там только мнится. То сила тяжести исчезает, и тяжелые предметы начинают отчего-то колыхаться в воздухе, как облака или мысли. Или в облике неуклюжей провинциалки, которая раздевается до пояса или до полной наготы на своем балконе, мы с недоумением замечаем черты тех венецианских, французских и испанских дам, которые показывают нам свои спины, животы, плечи и бедра в свете дневного неба. Знатока не проведешь, он моментально уловит, что за этой живописью просматривается великолепная культура кисти и живописная традиция Коро и Гойи, и Тициана, и Рубенса, и Ренуара. Какой уж там примитив, помилуйте. Скорее исключительные художественные деликатесы, которых в искусстве за последние века было не так уж и много. Но похвалить художницу за мастеровитость и сохранение традиции, за высокую эстетику тоже не получается. Наумова не принадлежит к благонравным и правильным художникам, которые хранят заветы предков. Ей мила добродушная ядреная телесность, в смысле голизна несовершенных ляжек и откровенность неклассических плеч, и никаких претензий на идеал. Академический идеал, идеал журнала «Плейбой», идеал феминизма, идеал социальных мажоритариев или сексуальных миноритариев – ей все идеалы без разницы. Академические уроки формы, эротические фантазии, классика и массовая культура – они всегда боролись друг с другом, а Наумова всех отметает одним махом. Например, она не стала выбирать между большой профессиональной школой и размашистым воскресным любительством. Её яблоки непринужденно вырастают до огромных размеров, как в картинах наивных народных живописателей. Горизонтальные поверхности наклоняются, вертикали качаются. Грубые стулья, обшарпанные табуретки, жирком подернутые бока, нестройные ноги, симпатичные и невнятные лица; для чего это все, о чем вообще речь?
Никак нельзя было бы сказать, что искусство Ларисы Наумовой посвящено грубому низменному быту и человеческой строптивости. Искусство, которое опровергает красивость и бросает вызов мифологии возвышенного, идеального и духовного, нам хорошо известно, оно развивалось в течение нескольких веков и обладает большим опытом и надежными наработками. Там есть свои шедевры и свои рекорды, там есть и Брейгель, и Браувер, и другие мастера корявых фигур, грубых рож и скандальных сюжетов. Искусство последнего столетия тем более умеет прокричать о том, что красота обанкротилась, идеалы провалены, пора бить фарфор и кричать грубости, ибо невозможно более терпеть послушное большинство и его благоглупости. Маяковский грубо выражался со сцены, посылал культуру, мораль и религию известно куда. Жорж Батай с изящной дерзостью истинно французского литератора обозвал искателей вечных ценностей «идеалистическими засранцами», emmerdeurs idealistes. Не станем здесь вспоминать другие имена, приемы и стратегии разрушительного свойства. Искусство Наумовой – оно вообще про другое. Ее нагромождения коробок и стульев, фруктов и чайных чашек, девочек и женщин, всякой другой житейской дребедени завораживают своими световыми эманациями и удивительными колдовскими ритмами. Лариса Наумова говорит с нами о прекрасном, истинном и светлом, о Божественном с большой буквы. Это главное. Она не показывает нам, как падшая тварь мечется в своей грязной клетке и взывает к Спасителю. Или отказывается взывать, или беснуется, ругается и плачет, как Маяковский, или бросает вызов Творцу, как Батай. Живопись Наумовой напоминает о свете и любви, о мечте и надежде. Здесь человек несовершенен, его руки корявы, ноги нестройны, лица неправильны. Быт хаотичен, предметы грубы и бестолковы, судьба человеческая забавна и нелепа, а все-таки просветление находится уже близко. Мир дольний ищет Творца и надеется найти Его. Картины Наумовой посвящены этой надежде. Спасение, говорит нам художница, все-таки возможно. Оно затруднено, мы еще в оковах, но глаза уже открываются, уже начинают видеть, и мы уже начинаем узнавать Нечто. Более того. Чем яснее мы видим нелепости и несовершества мира дольнего, тем ярче разгорается надежда. Надежда абсурдная, нелепая, иррациональная. Как говорил буян и бунтовщик Лютер, чем яснее бессилие человеческое, тем вернее спасение. Кто уверен в спасении, тому не спастись. Кто видит лицом к лицу свою погибель, тому дается шанс. Это шанс последнего рубежа. Вот о чем пытается нам сказать, прокричать, пропеть или простонать живопись Ларисы Наумовой. Встречаясь с ее картинами, мы с неизбежностью начинаем вспоминать пророков, апостолов и отцов церкви. И дерзновенных революционеров, мятежников духа. Речь идет в этих картинах, уж конечно, не только о том, как хороши сады Юга в пору созревания плодов. И не только о том, как пьют чай на балконе. Дети и женщины, табуретки и коробки, небеса и облака – это все, как говаривали старинные философы, одни только акциденции. Нам же хочется добраться до субстанций, до оснований, до смыслов. А поскольку искусство Наумовой прикасается к вещам потаенным и существенным, в нашем языке неявленным, нашему уму противопоказанным, то придется слегка помучиться. Не пугайтесь раньше времени. Лично я тоже пока еще не готов к тому, чтобы мне вырвали язык, глаза и сердечную мышцу ради познания высшей истины, как пушкинскому Пророку. Мне еще не кажется совсем исчерпанным нормальный язык нашего общения. Оно, конечно, без некоторого налета бреда и визионерства не обойтись, когда речь идет о необычной и вдохновенной живописи, а все же останемся по возможности на этом берегу, где еще действует разум и признаются законы грамматики.
Итак, пойдем по порядку, как учит логика. Место действия в картинах Наумовой – это всегда проем или край между жилищем человека и мировым пространством. В обыденной жизни это такие места, как балкон, подоконник, веранда, всякое иное пограничье, на котором то горшки с цветами стоят, то ненужные вещи скапливаются, то девушки загорают, то дети играют. Или мечтают, или дремлют. Снаружи находится просторный и загадочный мир. Казалось бы, один только шаг – и мы в космосе. Иногда, правда, там вдали обнаруживаются не облака, не голубые просторы небес, а какие-то бетонные плиты, или небрежно приделанные к пустоте листы сухой штукатурки. Но нас, понимающих зрителей, такими хитростями не проведешь. Бетон, кирпич и штукатурка, фанера и доска, и даже дорогостоящий ламинат – это мелкие хитрости и прозрачные выдумки Главного Архитектора, который не хочет сразу открывать нашему глазу бесконечное и пронизанное светом мирозданье. Он, Зодчий мира, осторожно приучает наш глаз к всматриванию вдаль, чтобы наши глаза не ослепли, и разум не повредился от увиденного. Мы стоим на краю нашего жилища, и через плошки и чашки, коробки и тумбочки, через наши нелепые запасы бытовой дребедени посматриваем на мостовые, на стену соседнего дома, на какие-то декоративные задники, временные щиты и леса большой стройки. Мы уже знаем, что там, позади – бесконечность, свет, чистое время, чистое пространство для вечного полета. Там – свобода, жизнь, но другая жизнь, уже не наша. Это и весело, и тревожно. И под нами словно уже плывет, качается, двигатели греются, скоро в полет. Мы цепляемся за нашу корявую жизнь на границе двух пространств: быта и вечности. Нам почему-то милы эти дурацкие коробки, которых в картинах Ларисы Наумовой наставлено и навалено великое множество, и неуклюжие полусонные детишки, и задрипанные тумбочки, и вся прочая начинка российского дома, которая как бы сама собой выпирает из него через окна, двери, веранды, балконы и другие пограничные пункты. Из милосердия к читателю не стану описывать здесь то, что стоит на подоконниках в моей московской квартире, и какие баррикады выставлены на обширном крыльце моей подмосковной дачи. И как я выхожу утром на это крыльцо и вижу прозрачные кроны яблонь, и озерную тихую гладь, и облака за лесом. Когда-нибудь я взлечу над баррикадами старых стульев, лопат, коробок и совсем уже неузнаваемых шмоток, и с этого последнего пятачка унесусь в простор. Художница Наумова не была у меня на даче, и я ей никогда ничего не рассказывал о заветном крыльце, но художник угадывает главное, не видя телесными очами, не слыша телесными ушами. Она уловила, что эти табуретки и тряпки, эти человеческие особи, с их воздушными шарами, яблоками, чайными чашками и прочей материей быта созревают для преображения.
Картины Ларисы Наумовой эсхатологичны, ибо повествуют о последнем шансе устремиться вдаль, и о последнем взгляде, обращенном назад. Ее женщины и девочки нередко оглядываются через плечо, словно запечатлевая в памяти те следы здешней жизни, которые будут вспоминаться в жизни иной. Их взгляды ласковы, но уже отмечены отрешенностью. Вещи и люди приближаются к своему концу и переходу в новое состояние. Будет иная земля и иное небо – сказано в Откровении Иоанна. Вестники небесные, иногда посещающие жителей Земли на их балконах, и заглядывающие в их окна, проверяют степень нашей общей готовности к переселению, к странствию. Пока что остается много работы. Тяжесть, вязкость, плотность, скованность вещей и тел все еще тянут вниз и огрузняют грубую материю. Чтобы табуретки засветились, коробки запели, чтобы бытовая чушь целиком превратилась в музыкальную мистерию, и сор вещей преобразился бы в драгоценные россыпи и зазвучал хоралом – для этого еще надо постараться. Но начало положено, работа идет. Иногда, впрочем, мы увидим в картинах Ларисы и настоящие бесконечные голубые просторы, и таинственные лестницы, которые уводят, скорее всего, не в мансарды дома, а в верхние этажи бытия. Начинаются чудеса: воздушные шары разрастаются в космические тела, собранные в саду яблоки увеличиваются до планетарных масштабов. Реальные ветви плодовых посадок чудесным образом разрастаются в почти непроходимые заросли, в филиалы райского сада, где никто не копает, не мотыжит, не поливает, а чудесная сила творения все равно бьет ключом. Анатомия человеческая преобразуется в немыслимую, волшебную телесность без преград, и легко теперь ногам и рукам, шеям и головам выворачиваться без ограничений. Сила тяжести исчезает, мера удаления теряет силу. Эйнштейн, Минковский и Пуанкаре с Перельманом могут подавать на увольнение. Без них обойдутся. Пространство и время, физическая материя подчиняются законам духовного преображения. Для него не нужны ни изможденные фигуры, ни тонкие руки, ни одухотворенные глаза. Неуклюжая баба-кубышка улетает в просторы Вселенной, обняв реального или воображаемого «продавца шаров» в картине 2009 года. Тому не мешают ни неизящные пятки, ни грубые руки, ни мясистые щеки, ни носы-сопатки. Ни дурацкие штанцы с подтяжками. В другое время – пожалуйста, но когда настало время лететь, незачем думать о гармоничности жестов и «красе ногтей». Так примерно можно понять картины Ларисы Наумовой, написанные в последние годы, когда ее живописный дар развернулся, концепция созрела, глаз отточился. К такому результату надо было еще придти, и этот процесс занял годы и годы. Ей пришлось долго и мучительно доказывать себе самой это право на полет во сне и наяву, полет по ту сторону условностей и норм, по ту сторону разума и здравого смысла. Первая стадия поисков пришлась на время общей неуверенности и той странной атмосферы надежд и разочарований, которая пронизывала жизнь России в 1990-е годы.
В течение нескольких лет писались картины, которые обозначали эту стадию поисков. Это были картины о мечте, которая никак не находит реализации. Замечательная «Обнаженная на коробках» (1999) еще не заслужила своего «продавца шаров». Она написана жемчужными и охристыми переливами, и бессильно возлежит на неустойчивом нагромождении старых коробок и какой-то иной бестолковой мебели, словно не нашлось этой молодой и уже вполне зрелой женщине другого, более комфортабельного ложа. Долго ли еще ей лежать так в неудобной позе, отвернувшись от небесной дали? Поможет ли ей «небесный наблюдатель» наверху, взирающий на горькое бессилие живой жизни? Или он, как полагается ангелу-хранителю, сможет только в исключительных случаях отвести смертельную опасность, но не имеет права открыть путь к свету? Ожидание света и моление о просветлении присутствует в картине 2002 года «Обнаженная на балконе». Здесь молодая девушка обращена лицом к морской дали, и оттуда как будто уже начинается свечение, воздух и водная гладь обещают волю и простор. По сути дела, в это время все картины Наумовой уже насквозь религиозны. Не по тематике, а по смыслу. Темы, связанные с литургически значимыми сюжетами Писания как такового, довольно редки. Но закономерно, что в годы сомнений и поисков появляется «Утро Петра» (2001) – пропитанная горькой печалью история о слабости человеческой, отбрасывающей его от великой цели. Но не лишающая нас, знающих историю Петра, неистребимой надежды. На пороге нового тысячелетия Наумова писала прежде всего картины с вопросами и сомнениями, картины-моления. Вразуми, спаси, помоги, Господи! Укажи путь! «Женщина в саду» (2000 год) – это тот же персонаж, который появляется и в других картинах, где есть обнаженное тело. Здесь неуклюжее существо с округлыми бедрами и растерянным взглядом словно ищет выход из переплетения стволов и ветвей. Тема «одинокой Евы» в эти же годы соседствует с темой «поисков любви». Наумова создает несколько вариантов двойного портрета влюбленных. Случаен ли тот факт, что мы замечаем там элементы театрализации, и даже, быть может, намеки на карнавал и праздничное веселье? Она и он словно играют в какой-то пьесе, потребовавшей актерского наряда, шапочек и лент, фантастических воротников и полумасок. В особо загадочной картине «Несущий» (2005) едва ли не единственный раз явлен сугубо мужской персонаж, занятый сугубо мужским делом. Он трудолюбиво несет куда-то грубо обработанную свежую доску. Поскольку он облачен в некое подобие халата, подпоясанного цветастым платком, то хочется видеть в нем «человека Востока», а какое такое строительство имеется в виду – Бог весть. То ли коробки, то ли каменные глыбы на заднем плане могут означать тот строительный материал, который предназначен для Вавилонской башни, и в таком случае перед снова намек на заблуждения и кривые пути человеческие. С другой стороны, мотив несения доски в точности соответствует иконографии «Несения Креста», и на это же намекает надетый на голову маловразумительный венок из – жемчужин ли? Цветов ли? Загадочная невнятица смыслов отмечала собою картины этого отрезка творческой биографии.
Художница развивается неспешно, без резких перемен. Но хочется специально отметить 2008 год и вообще конец первого десятилетия нашего века. Лариса Наумова пишет в это время несколько картин, которые можно назвать «космическими». Это такие вещи, как второй вариант «Яблочного спаса», где разложенные на первом плане яблоки оказываются огромными, как космические тела, пространство за ними уходит в дали Вселенной, и среди потоков света и прочих энергетических эманаций вольно летит над горами таинственный «посланец небес» - вероятно, ангел Господень, несущий особую весть. Это весть ослепительная и оглушительная, скорее всего -- весть пасхальная. Она гласит, что двери открыты, преграды сметены. Краски в картинах Наумовой теперь так разгораются золотом и киноварью, как никогда. Воздушные шары и яблоки мерцают драгоценностями. Сверкают золотом трубы и тромбоны в картине «Золотая музыка». Дети собираются вокруг большой раскрытой Книги (картина 2008 года). Наверняка имеется в виду главная Книга человечества, и она раскрыта уже на середине. Нас услышали, нас не оставят в беде. Тревожное и неуверенное ожидание завершается великолепным, при всем своем лукавом простодушии, светлым и радостным хоралом.
Избавление от слов. Об искусстве Ларисы Наумовой.
Александр Якимович, журнал «Собранiе» №2, июнь 2011
Иллюстрация в тексте: Л.И. Наумова на открытии персональной выставки в Российской академии художеств, 2023 год. Фото: Виктор Берёзкин, пресс-служба РАХ.
версия для печати