Российская академия художеств

Предваряя разговор о выставке и – в целом – об искусстве Ю.С. Злотникова, А.В. Толстой отметил: 

Это обсуждение – своего рода импровизация. Еще во время монтажа выставки Юрий Савельевич, как и любой другой художник, дал понять, что хотел бы получить ответную реакцию. Мы подумали, что наиболее правильной формой для этого станет не Круглый стол, а непринужденная беседа в залах экспозиции, разговор о тех проблемах, которые мы все видим и ощущаем. Эта выставка очень полная, представительная и заметно отличается от выставки в Музее современного искусства. Та выставка называлась «Космос Юрия Злотникова» и она была по-другому задумана, по-другому осуществлена. Эта же выставка – юбилейная; когда мы обсуждали концепцию, то понимали, что выставка должна отразить разные этапы творческого пути Юрия Савельевича, что мы не можем обойти вниманием его знаковые серии, ключевые работы. Это не ретроспектива, скорее, своего рода концептуальная репрезентация основных тем творчества мастера. А основные темы очень емко выражены в названии выставки «Живопись – анализ психофизиологии человека и отображение его бытийного пространства», может быть, немного длинном, но объемном. Поскольку все темы, когда Юрий Савельевич говорит о предназначении художника, когда объясняет свои работы и просто высказывает какие-то соображения о задачах искусства, все его размышления неразрывно связаны с человеком, его интеллектуальным, психофизиологическим состоянием, его существованием в природе, в мире, его взаимосвязей с этим миром. Экспонируемые работы, очень разные, так или иначе соприкасаются с этой основной темой. Здесь есть вещи, которые мало кто видел, помимо знаменитой «сигнальной» серии, с одной стороны, знаковой, с другой стороны, ставшей уже своеобразным брендом Юрия Савельевича, хотя это совершенно несправедливо: это художник, не замыкающийся в пределах таких лаконичных построений. Представлена большая серия работ, созданных в поездке в Балаково. Там появляются живые типы людей, появляется пейзаж, индустриальный пейзаж. Также экспонируется большая портретная галерея. Про каждого героя художник может много рассказать, это все как бы вложено внутрь той художественной системы, средствами которой мастер создает эти образы. И я прошу сейчас Юрия Савельевича сказать несколько слов, чтобы мы понимали, что он хотел бы в идеале донести до зрителя, отметить какие-то главные моменты.

Ю.С. Злотников: Я бы не хотел задавать определенное направление разговора, мне интересно услышать разные мнения, разные впечатления, а потом уже что-то обобщить. Хочу только одно сказать: мы живем в своеобразной стране. Если говорить о литературе, об искусстве, это невероятно интересная страна, невероятно интуитивно богатая, с очень скудной жизнью при вечно угнетенном социальном состоянии. Это очень интересный момент, что при такой скудной жизни, напряженной, внутренне эмоциональной, психологичной, искусство в каком-то смысле свободно. Такие разнообразные авторы, как в России, редко встречаются в национальной культуре. И поэтому разговор с окружающим миром – не мое «открытие», а, напротив, очень закономерное явление. Организация художественного произведения – одна из сильнейших сторон искусства, организация критическая, эстетическая. Когда художник работает, он создает некое здание, в котором есть фундамент, есть и продолжение, и углубление этого фундамента. Эта выставка отличается от других тем, что я, может быть, наиболее целостно представил то, чем занимался на протяжении жизни, вплоть до этого возраста, здесь суммировался некий синтез того, чем же я занимался. А занимался я эмоциональной жизнью человека, его выражением, его отношением к миру и, можно сказать, глобальными проблемами человека и общества. Мне кажется, это одна из тех самых главных задач, которые мне представлялись очень важными. Меня всегда интересовало не только конструктивное начало, но и эмоциональная потенция человека. И особенно сегодня, когда мир стал рациональным, и даже сугубо рациональным, совершенно необходимо развивать человеческие эмоции, чувственность, психологическую глубину. Трагизм человеческой жизни хотелось бы подавать не как угнетенность, а как взрыв энергии, разведывать, что же таится в этом богатстве человеческого эмоционального мира. Пожалуй, это главное, что мне хотелось бы на этой выставке показать. Причем разность подходов дает только более полную картину человеческих переживаний. Важно, чтобы они были выражены, не являлись некими хитросплетениями, а были выражены просто и ясно, как только это возможно в сегодняшнем искусстве.

Хотелось бы особенно подчеркнуть, что Лидии Ивановне (Иовлевой. – А.С.) я очень обязан тем, что только благодаря ее усилиям «Сигнальная» живопись вошла в коллекцию Третьяковской галереи. Отношение к этим работам было странным. Не буду называть имена, но часто высказываемые мнения были несколько поверхностными. Лидия Ивановна одна отстаивала мои работы. Я благодарен ей за понимание сути моих произведений, ведь данная область была никому еще не известна, в широком плане. Дело в том, что все не так просто, как кажется. А учить людей пониманию тонких вещей очень важно.

Л.И. Иовлева: Должна сказать, что это получилось не случайно. Юрия Савельевича знаю около 50-ти лет, мы познакомились в конце 1950-х годов. Мы были тогда молоды, вся жизнь была впереди. Как чаще всего и бывает, знакомство состоялось в мастерской художника. Злотников был тогда занят своими «Сигналами». Это было мое первое впечатление, которое, конечно, невозможно забыть. Поэтому естественно, что я к ним в некотором роде «приросла». «Сигналы» трудно расшифровываются, но, как я их понимаю, это сигналы художника о своем искусстве. Наверно, каждый художник с юности пытается уловить свой «сигнал». Супрематисты «сигналили» миру о себе, и Малевич, и Кандинский тоже искали свои сигналы, которые мир как бы дает художнику, и художник отвечает, каждый по-своему.

В течение жизни мы не очень часто встречались, но не теряли друг друга из вида. У нас всегда были общие друзья, общие знакомые, и я знала, чем Юрий Савельевич занимается, какими темами увлечен. Злотников жил, как многие художники тогда, весьма скромно, долго был не признаваем, но показательно, что о нем все знали. Он не входил в «Лианозовскую группу», был «сам по себе». У «лианозовцев» часто были значительно выражены социальный и политический моменты. Может быть, не всегда и не у всех, но все-таки для них – вполне заметный и узнаваемый акцент. Эта молодежь очень привлекала к себе мое поколение и мое окружение, мы ходили на закрытые и полузакрытые выставки; стояли в очередях, когда это было разрешено, на открытые выставки, например, на ВДНХ, в павильоне «Пчеловодство». Юрий Савельевич же всегда был самодостаточен, у него были и сторонники, и ученики, он всегда искал свое. Я шутила, что познакомилась с ним, когда он занимался «сигналами», и так всю жизнь он сигналит миру и о себе, и о своем искусстве. Его всегда волновало, что такое живопись, он искал ответ на этот вопрос. Не такая живопись, как это представлялось со времен Возрождения, там другие правила и законы; его интересовал цвет в живописи, цветовая составляющая. И он не находил в работах представителей «Лианозовской группы» такого соответствия своим исканиям. К нему неплохо относились и относятся те, кто до сих пор живы, и он о них знает, но он сам по себе, он самостоятелен, он независим. И если искать какие-то его истоки, то они видны во всем мировом искусстве, но я смотрю на его два автопортрета и угадываю в них какой-то отклик поискам Кандинского. Может быть, этот отклик случайный, художники, конечно, разные, я не хочу их сравнивать, у Злотникова своя стезя, отличная и от современных, и от прошлых мастеров, но все-таки и того, и другого интересует цвет. Злотников часто обращался и к фигуративной живописи. В Третьяковской галерее хранится несколько его работ, в постоянной экспозиции находится его картина «Шляпы». Это витрина шляпного магазина на Тверской, бывшей улице Горького. Есть еще несколько работ и, конечно, «Сигналы». Юрий Савельевич всегда говорил мне, что в открытой экспозиции он представлен неполно. Это правда, хотя бы две большие работы должны быть. Но экспозиторы не находят достаточное место для их показа. Логика экспозиции все время меняется, новые поколения вносят свои представления об этом. Поэтому персональная выставка как ничто другое способна дать наиболее полное представление об исканиях и открытиях мастера.

Со временем Злотникова начали признавать. Наиболее активно – в 1980-е годы. Конечно, и до этого его произведения покупали, но Юрий Савельевич очень неохотно расстается со своими работами. Он очень аскетичен в быту, в жизни, для него главное – его живопись, его искусство, и ему действительно трудно расставаться со своими картинами – его «многочисленными детьми».

Поиски живописного начала, живописной структуры занимают его по сей день. Он постоянно в споре с самим собой, с другими, что придает молодую энергию его творчеству. Это есть и на данной выставке. Может быть, она не так и велика, как несколько лет назад в Ермолаевском, там его творчество было показано в эволюции. Но текущая выставка отражает Юрия Савельевича сегодняшнего дня, его взгляд на самого себя и желание показать людям (а он очень чувствителен к отношению людей к его творчеству) вот таким, каким он хотел бы, чтобы они его видели. И когда я смотрю на экспонированные работы разных лет, разной стилистики, хотя манера все равно угадывается: Злотникова никогда ни с кем не спутаешь, – главное все-таки – это цвет, живопись, молодая энергия немолодого человека, жизнелюбие, свойственное ему при всей рефлексивности его натуры, постоянных сомнениях в себе, во всем окружении. Живописное начало, энергия – в этой живописи совершенны. Особенно живописна «Московская серия», каждая вещь требует внимательного осмотра, и когда ты в нее всмотришься, «вчитаешься», то видишь, что там много заложено художником. Может быть, не все увидишь, что он заложил, прочтешь ее по-своему, но ты чувствуешь, что тебе интересно «общаться» с этой картиной, с любой из них. В одних свежесть и красота, в других иные ощущения и чувства, но каждая вещь интересна. А значит, интересно общаться и с самим художником.

Сейчас я пришла на выставку уже второй раз и посмотрела ее внимательно: уже не было суеты, как обычно на вернисаже, – постоянного общения, когда приходит много друзей, художников, людей, заинтересованных в творчестве Юрия Савельевича.

В Ермолаевском была очень значительная, очень большая экспозиция. Но вот прошло 4-5 лет – и перед нами предстала совсем другая выставка.  Хотя некоторые работы были экспонированы и ранее, звучит она по-иному. Мне представляется, что эта выставка выражает понимание Юрием Савельевичем самого себя, своей миссии, своей задачи и своего дела и его обращение к обществу: примите меня такого, я к вам обращаюсь. Меня всегда поражало, что Злотников все время говорит о живописи, цвете в живописи, цветоживописи. И в моем восприятии он совсем не рационален, а эмоционален. Он будто все время говорит зрителю: живопись, живопись нужна! Это такой полемический задор, особенно по отношению к тому, что происходит сию минуту в искусстве.

Когда был вернисаж, напротив проходила еще одна выставка – «Вокруг квадрата или в ожидании героя». Вот она, как мне кажется, была воплощением рационализма. Представленная там инсталляция изображала некий чердак, на который снесли ненужный хлам, и все это закрутила паутина времени. В творчестве Злотникова я не вижу «паутину времени». Я вижу живое, молодое, очень энергичное внутри себя искусство.

Текущая выставка отличается еще и тем, что на ней представлена серийность работ художника: пейзажная серия, портретная и т.д. Мне особенно понравилось и было интересно в этой серийности рассматривать каждую работу, которая и принадлежит некоей объединяющей идее, и в то же время является совершенно самостоятельной. Ее интересно рассматривать, «прочитывать», она сосредотачивает внимание на себе. Это редкое качество, качество молодого искусства. Внутренняя молодость Юрия Савельевича, его искусства, энергия – жизнеутверждающие, вопреки всему. Есть и трагические моменты, но с этой выставки уходишь «не опутанным паутиной».

Я.В. Брук. Юрия Савельевича тоже очень давно знаю, может быть, с 1960-го года. Помню, что в начале того десятилетия мы с ним поехали на Север. Это было тогда распространено, даже, наверно, модно, многие туда ездили, писали картины, запечатлевая непривычную для жителя Средней полосы своеобразную, в чем-то отстраненную красоту природы, жизни. Мы прошли по «северным тропам», желая войти в этот мир, почувствовать его, увидеть эту почву, древнерусское искусство, увлечение которым было тогда в своем апогее. Эта поездка нам многое дала и нас очень сблизила, в человеческом плане. И после этого мы очень тесно общались. Наши отношения не были безоблачными, имели свою драматургию, но всегда были очень внутренне связанными, даже когда мы расходились в каких-то взглядах и оценках. 

Злотников – человек немыслимого, недюжинного общественного темперамента. Это человек, вокруг которого все начинает кипеть, потому что он заряжает своей энергией, заинтересованностью, неравнодушием, своим ощущением того, что тот или иной вопрос должен быть обязательно решен, иначе невозможно дальше продолжать ничто – ни общение, ни жизнь и т.д. Я помню, было несколько выставок, неофициальных, однодневных, которые мы устраивали. Одна из таких выставок была в кинотеатре «Иллюзион», где впервые мы показали кое-что из его живописи, кое-что из его «Сигналов», и эта была первая проба его общения с публикой, крайне выразительная, потому что она давала реальное представление о том, как живет такое искусство в этом мире и в этой ситуации.

Юрий Савельевич – человек, для которого то, что прошло, не ушло. Это одна из очень важных его особенностей, и она определяет очень многое. Это человек, который несет в себе опыт общения с теми людьми, который встретились на его жизненном пути. Может быть, его жизнь и не имеет каких-то крупных событий, но сталкивался он с очень интересными людьми. Была пора, когда он наблюдал и портретировал Шостаковича, был связан с музыкантами, исполнителями. Это время короткое, но очень важное для него: стажировка в Большом театре сблизила его с миром музыкальным. И музыкальность не только в смысле слуха, но музыкальность как некий способ мышления, нечто такое, что определяет динамическую, длящуюся структуру его вещей, никогда не замкнутую, никогда не статичную, всегда как бы продолжающуюся и куда-то уходящую. Мне кажется, это очень важное качество, «особость» в его произведениях и в живописном подходе. Он человек, погруженный в музыкальный мир, тонко его чувствующий и много берущий из него. Я уже и не говорю о мире художников – Масловка, мастерские… Я очень обязан Юрию Савельевичу тем, что именно он привел меня в мастерскую Фаворского, познакомил со многими крупными шестидесятниками. Он был с ними знаком, ему всегда хотелось – и он умел это делать – как-то сблизить людей между собой. Это свойство, которое не оставляет его и по сию пору.

Что касается его творчества, мне кажется очень важным вот что: он, конечно, человек 1960-х годов, это была необычайно важная и рубежная эпоха, эпоха исключительно значительная для всей жизни страны и очень многое в ней определившая. Эпоха отхода от одного, складывания другого, и долго было непонятно, каким именно образом складывается, к чему придет в итоге. Эта та эпоха, на которую выпало начало нашего пути, и такие эпохи оказываются определяющими. Мне кажется, это определяющее и для Злотникова. Во-первых, это ощущение разомкнутости, не сложенности, а складываемости. Это то, что есть в нем, и то, что определяет какой-то динамический ход всего его мышления. Это человек, который достиг определенных рубежей и, казалось бы, мог бы остановиться, но ему невозможно остановиться, потому что ему ведомо, что путь не имеет конца. Даже в русле собственных исканий, в русле собственных размышлений он идет от одного периода к другому, для него важно и всегда очень хочется найти понимание и отклик того, как меняются иногда небольшие по времени, но представляющиеся ему очень важными внутренние рубежи его творчества, связанные с чем-то: иногда с поездкой, иногда с погружением во что-то. И чем дольше он идет, тем более общими, тем более метафизическими становятся пространства, в которых он обретается. Хотя основной импульс – динамический и чувственный – остается одним и тем же. Иногда ему недостает понимания и отклика на это, от тех, кто смотрит его произведения. Это очень огорчает художника. Эмоциональность – выраженная черта его натуры, беспокойной натуры. Злотников – человек эпохи оттепели еще и потому, что именно в те годы соединилось художественное и научное сознание. Я думаю, это для него момент решающий, и я думаю, что «Сигналы» – отсюда. С одной стороны, за ним – художественная школа, за ним – Пушкинский музей, за ним – Третьяковская галерея, отсюда – его внутренняя органическая связь с искусством. Мне всегда были и есть крайне интересны его суждения о старом искусстве. Они на редкость проницательны, на редкость неакадемичны, на редкость не школьно-правильные, на редкость индивидуальные, чего бы они ни касались. Среди художников у него есть любимцы, есть те, кого он боготворит, но есть и другие, кто просто живет в музейных залах. Злотников способен воспринимать искусство и на уровне «не знаменитых», способен «общаться» с ними. Когда мы ходили по залам галереи и просто смотрели вещи совсем не первого плана, я отмечал, что и они находили у него отклик. Мне это всегда казалось чрезвычайно замечательным его свойством. А уж как он преображался, когда говорил о своих «великих», когда говорил о Рембрандте, на выставках в Пушкинском музее, когда привозили шедевры из «Метрополитен», из Лувра! Это был для нас большой общий праздник, радость, когда мы могли там быть и видеть эти произведения, ощущать свою сопричастность, принадлежность высокому миру классического искусства. Это то, что в нем есть, и то, что он передавал своим ученикам. Они слушали его, как бы «распахивались», усваивали не просто приемы, не просто правила, но что-то такое, благодаря чему вдруг когда-то уходили богатыми, по сравнению с тем, какими были, когда только пришли.

С другой стороны, это человек, который, может быть, более, чем кто-либо, прошел искус кибернетическим мышлением. Мышлением рациональных математических и научных рядов. Я думаю, что «Сигналы» свидетельствуют даже не столько о живописных поисках, но это попытка определить характер технической эстетики, что полностью соответствовало духу 1960-х годов. Техническая эстетика искала пути познания, как цвет определяет психофизиологическое состояние человека, в какой мере на цвете можно строить пространство, его организовывать, определять поведение человека в этом пространстве. И цветовые «Сигналы», по сути, цветовые ситуации, в которые попадает человек.

«Балаковская» серия, которой Злотников отдал центральную стену зала, может быть, никогда не была представлена так широко: представлялось, что это эпизод в его творчестве (по времени это так и есть, всего несколько недель, когда в 1962 году он от МОСХа был послан туда в творческую командировку), но когда видишь, что поместилось в этом кратком отрезке времени, начиная от натурных карандашных зарисовок и заканчивая несколькими большими живописными картинами, часть которых находится сейчас в Русском музее, убеждаешься, что это далеко не эпизод в искусстве мастера, но значимый период, в течение которого художник продолжал свой поиск, с искренним интересом погружаясь в эту провинциальную жизнь. Центральные произведения серии – конечно, фигуративные композиции, но есть и эскиз какого-то общественного помещения – столовой или кафе, где он видит логику дизайна, хочет определить принципы технического колористического решения, ищет все новые и новые ситуации, ритмические, цветовые, которые определяют то или иное пространство, зрительную, психофизическую ситуацию. Потом это будет очень важно для его абстракций. По сути дела, там он идет в этом русле.

Самое поразительное то, что, занимаясь этим, Злотников одновременно с не меньшей увлеченностью делает и фигуративные рисунки. Реалистическая традиция в нем живет с той же силой и необратимостью, что и абстрактные искания. «Балаковская» серия в этом зале читается не только заметной вехой, но программной. И когда смотришь большой пейзаж, «Монтажника», а рядом – замечательные графические зарисовки, ты понимаешь, что же есть основа всего этого: погружение в этот мир, сопричастность ему, ощущение своего единства с ним. Это очень важная сторона искусства Злотникова.

И то, что он перемежает в экспозиции стены с абстракциями и стены с портретами, или в «Москве» соседствуют совершенно замечательные по свежести и топографической верности и тонкости городские пейзажи того времени с вещами, где все московские впечатления преображаются в композиции абстрактного свойства. Необычайно интересно смотреть у него соединение этих двух миров, на то, как реальность преображается в абстракцию и как за абстракцией проступают впечатления и образы реальности. Поэтому его абстракция никогда не отвлеченно-отрешенная. Это абстракция всегда жизненно наполненная, наполненная конфликтом, наполненная столкновением, наполненная каким-то впечатлением. Это особое свойство Злотникова. Я полагаю его одним из очень важных и очень ценных свойств. С одной стороны, увлечение кибернетикой – судьба не столько Злотникова, сколько всего поколения, которое оказалось захваченным этим, с другой стороны – Третьяковская галерея и Пушкинский музей, Матисс и Рембрандт – его кумиры, с третьей стороны – его стремление увидеть, как живут люди («Обеденный перерыв»), внимание к тому, как живет человек, что придает его работам не протокольно-аххровскую документальность, а искреннюю сопричастность их миру, – создают особую ауру работ мастера, выявляющую их жизненную убедительность.

Я считаю эту выставку просто превосходной. Уже сказал Юрию Савельевичу и сейчас хочу повторить, что после Ермолаевского сделать выставку, которая продвинула бы вперед, что-то обозначила новое, позволила увидеть что-то из того, что ты не увидел на той, великолепной по отбору выставке, очень сложно. Каждая выставка должна создаваться с четким пониманием, зачем ты ее делаешь, что новое показываешь, с чем ты сейчас выходишь к зрителю. И ты уже новый, и народ новый, и ситуация новая, и выставка должна быть новой и не повторять ту, которая прошла несколько лет назад. Мой экспозиционный опыт подсказывает, что достигнуть этого очень непросто, но здесь это замечательно решено. Выставка великолепна по мысли, энергии, отчетливости, с которой ты попадаешь в ее пространство. И превосходна по экспозиционному мастерству, с которым она сделана. И это еще одно произведение на выставке, может быть, одно из главных произведений этой выставки – сама экспозиция. Если бы она была сделана чуть-чуть иначе, уже не было бы такого ощущения взаимодействия произведений между собой, их соединения и того, как, в почти шпалерной развеске, они сохраняют внутри нее свою самостоятельность. В этой выставке есть еще один важный момент: взаимоотношение между фигуративной ее частью, ранней, и абстракциями. Здесь несколько иной акцент: в первом зале представлены первые работы – росток творчества, юношеские рисунки, этюды. Этот раздел имеет чрезвычайно существенное значение: когда проходишь через зал, невольно проникаешься ощущением истоков, из которых произросло творчество Злотникова. Этот ряд настраивает, формирует ощущение истока творческой жизни. И уже отмеченная мной замечательная «Московская» серия объединяет в себе и ранние, и более зрелые работы. Они все несут в себе ощущение времени, ожидания того, что ждет впереди. Это свойство Злотникова идет именно оттуда. И как натурные, живые впечатления переходят в абстрактные композиции – на самом деле одна из самых замечательных черт этой экспозиции. Они показывают, до какой степени связаны между собой, до какой степени это человеческое и художественное единство, они как будто прорастают друг в друга, и замечательно, когда вдруг в абстрактных вещах провидишь живые, реальные ситуации, впечатления, которые лежат в их основе, и когда, наоборот, в портретах ты понимаешь, легко они выходят в иной уровень, в какие-то абстрактные свои воплощения, в те сущности, которые в них заложены.

Я бы сказал, что смысл того зала – переход от этих вещей к миру абстрактному: к «Сигналам», расположенным напротив «Москвы». И в другом зале – напротив, от мира абстракции – к портретной галерее. Портреты взаимодействуют с абстрактными произведениями, их объединяет живописный язык. И благодаря этому проникаешься ощущением единства и цельности творчества художника. В зависимости от поставленной задачи, он умеет реформироваться, гибко и пластично видоизменяться. 

И еще одна вещь, которую я понял именно на этой экспозиции: это искусство разомкнуто. Разомкнуто и в пространстве, и во времени. Это не станковая вещь, которая в силу своих границ не в состоянии воплотить какие-то важные моменты. Произведения Злотникова как бы сцепляются друг с другом. Например, портреты: ни один из них не живет в этом времени, все они устремлены куда-то, все они идут откуда-то. И это движение во времени и есть то, что я называю музыкальностью, и не по каким-то ассоциациям, не по воплощенным образам, оно музыкально в своей протяженности. И это можно увидеть и понять, только когда картины так представлены. Выставка очень содержательна. Самые разные произведения и разведены по разным местам, и рискованно сближены, и в этой рискованной сближенности живут как миры одного времени, но разной сути.

А.Н. Иньшаков: Немного спонтанно попал на это обсуждение, не знал, что оно будет. Бродил по залам, изучал. Выставка оставляет прекрасное впечатление, творчество крупного художника представлено очень полно, от самого начала и до нашего времени. Работы удачно скомпонованы, развешены, я с большим интересом проследил путь развития искусства, от ранних рисунков к фигуративной живописи – Балаковской серии, представляющей провинциальную жизнь, погруженную в свои заботы. В то же время в них подмечена масса интересных вещей, точно и с большой наблюдательностью, остро и четко. Особенно хороши графические вещи, которым и не нужен цвет. Чистая линия дает точное реалистическое представление о мотиве. Мне кажется, в этих работах ощутимо влияние Фаворского. Интересно, что серия далека от идеологических черт искусства того времени: нет ни мощных заводов – гигантов индустрии, ни красных флагов и прочей атрибутики. Художник вглядывается во внутренний мир людей. Абстракции мастера вызывают не меньший интерес: они ни в коей мере не механическое продолжение исканий мастеров начала прошлого века, в определённой степени эта дорога у Злотникова начинается заново. Интересный результат – белый холст и звучащий цвет, лаконизм, цветные линии. Выставка, безусловно, удалась, можно поздравить и самого художника, и устроителей с очевидным успехом.

А.В. Толстой: Хотел бы сказать несколько слов, как делалась эта выставка. Еще в начале года Юрий Савельевич высказал желание, чтобы она состоялась, ему хотелось к юбилею показать более выпукло свое творчество. Были довольно длительные переговоры, потому что в экспозиционных залах плотный график, но дело не в этом, а в том, как готовилась эта выставка на последнем этапе. Юрий Савельевич сказал, что хотел бы посоветоваться, какие вещи отобрать для выставки, и пригласил меня к себе, поскольку хотел сделать именно цельную экспозицию. Когда я пришел к нему, то увидел, что несколько комнат превращены в экспозицию, в одной – портреты, в другой – пейзажи и т.д. Мы внимательно смотрели работы, было безумно интересно. И там же по стенам стояли папки с хранящимися в них графическими работами. Хотелось бы сказать об одном важном качестве художника, о котором еще не говорили. Во-первых, он действительно видит свои работы цельно, может быть, не всегда все-все вместе, но он их мысленно ощущает, их взаимосвязь, непрерывность. И самое главное, он очень любит свои вещи. Когда мы раскрыли папки, он искренне радовался, видя листы, о которых уже мог и забыть, как-то от души у него получалось: «О, какая интересная!» И я с ним соглашался, потому что работы действительно были очень интересные. И это удивительное эмоциональное сопереживание – очень важное качество, именно оно позволило этот проект сделать таким, каким вы его видите. И я со всей ответственностью говорю, что никто не вмешивался в создание экспозиции, я даже специально не приходил сюда, чтобы никоим образом не повлиять, не хотел мешать. Я понимал, что никто лучше самого Юрия Савельевича не сможет лучше решить, как именно экспонировать его работы. Это очень прочувствованный проект, очень исповедальный. И я этому очень рад.

А.В. Гамлицкий: Несмотря на то что я специализируюсь в другой области, творчество Юрия Савельевича мне давно и хорошо знакомо. Помню историю, относящуюся к началу моей деятельности, в начале 1990-х годов. Это было в ГМИИ имени А.С. Пушкина, в отделе графики. Я был воспитан на классическом искусстве и весьма далек от исканий современных  мастеров. Проходила закупка, на столе лежал довольно странный «бутерброд» из работ многих художников. Увидел среди них огромные листы, с линиями, пятнами на чистой белой бумаге. Я решил, что это рабочий материал, какие-то пробные выкраски, которым художник переложил свои произведения, еще подумал: удивительно, как красиво случайно получилось. Собрал такие листы и отложил в сторону. Потом приходит закупочная комиссия, А.И. Морозов был, еще многие известные специалисты. Смотрят произведения, спрашивают: «А где Злотников?» И увидели, что как раз его листы я и отложил в сторону. Потом я много раз встречал произведения мастера на выставках, поэтому имею довольно полное представление о его творчестве, но на этой выставке меня поразила масштабность, системность подхода, объединение разного материала. Мастер выставил и совсем ранние работы, без опаски, что они могут показаться в чем-то беспомощными, и зрелые произведения. В этом есть своего рода смелость. И когда смотришь выставку, видишь, что работы очень разные, но рука – одна. Я большее внимание обратил именно на графику, мне интересны «обнаженность», ясность рисунка, движение живой, творческой мысли художника, которые он может спрятать или поправить в живописи.  И в ранних, и в зрелых вещах я увидел цельность, уверенный рисунок, свободу работы с цветом в белом пространстве, которые так поразили меня при первом знакомстве с искусством художника.

Ю.С. Злотников: Насчет такой развески прозвучало довольно резкое суждение, что такая трехэтажная повеска не понятна, не понятно такое скопление работ в одном пространстве. С этой точки зрения, нет такой захватывающей, драматической темы, которая бы одна царствовала и создавала яркое и целостное впечатление. Но для меня это была оркестровка, неслучайно здесь прозвучало слово «музыкальность». Эти работы не только на сочетании, они носят оркестровый характер. Вещь должна быть очень ярко обозначена, в ее дисциплине, в ее структуре. Для чего это важно? Важно, чтобы художник, который представляет свое творчество, очень ясно высказывался. И в этом ясном высказывании заключается большой смысл, когда становится определенным этическое начало. Дело в том, что современное искусство занимается провокацией. Это есть у наших активных ребят, они на этой мизансцене провокаций, насилия строят свое участие в современном мире. И это ужасно. Ужасно потому, что люди хотят завоевать себе признание через насилие, и не только через насилие, но через догмат своего «я». А когда смотришь великую живопись, понимаешь, что автор закопался где-то внутри той субстанции, которую он показывает. Он старается, как исследователь, вытащить эту субстанцию. И чем он внешне более скрытен, тем больше выявляется сущность того, что он хочет сказать. Мы не можем представить себе, что такое Босх. Мы видим разнообразие Босха, мы видим его рефлексию, очень живую, очень противоречивую. Мы видим, как Брейгель это собирает, у него есть более человеческая ответственность за сказанное слово. То есть, когда смотришь настоящую живопись, видишь смысл, видишь свободу автора по отношению к этому материалу. Какая свобода? Свобода – то, что он сохраняет свое человеческое достоинство. И это человеческое достоинство – очень важная вещь, потому что любой продукт человеческий несет на себе этический отпечаток. Если человек достойный, организованно мыслит, ответственный, это само по себе заставляет собираться людей в некое человеческое единство. Организация – это очень важно. Ты смотришь все в целом, это целое воздействует на тебя, и тогда возникает субстанция, глубокое понимание сути сказанного. В нашей жизни это очень трудно сделать. Потому что люди страшно забиты, страшно испуганы перед будущим. Они невероятное количество эмоций отдают тому, чтобы отстоять себя в этой жизни.

Я был очень доволен тем, что здесь выставился. Не все здесь гладко было для меня, и тот предмет, который я очень люблю и который преподают в технических ВУЗах, – сопротивление материалов – оказался для меня очень важным, т.е. сочетание с жизнью, которую ты анализируешь. Мне кажется, место было выбрано очень удачно, и оно мне помогло в организации выставки. И если говорить, кто организатор, то это дом, в котором я выставился.

Когда жизнь поворачивается трагично, еще больше понимаешь, что ты должен получать, что извлекать из искусства: колоссальный заряд уважения к себе, к своей жизни. Я всегда говорю, что ипостась человека – думать о другом – одна из самых важных ипостасей той культуры, в которой выросла Россия. К сожалению, такие ипостаси уходят в прошлое, заменяются другими: отстаиванием своей личной жизни. Тот общинный характер, который был заложен в русской истории, размывается, становится не таким ясным. В России, благодаря сложности национальной истории, все время существовало возбуждение. Это возбуждение давало широту и большое обобщение. К сожалению, чувство самозначимости своей культуры и человеческого достоинства теряется в нашей жизни. И, может быть, основной ипостасью моей выставки было стремление поднять человеческое достоинство. Не мое, а человека.

А.В. Толстой: Мне кажется, что когда Юрий Савельевич задумал эту выставку, он руководствовался не только замечательной и очень благородной идеей поделиться с теми, с кем хочет поделиться, своими взглядами на проблемы цвета, пространства, взаимодействие этих начал, но и тем, что он хотел увидеть свое творчество в таком новом контексте. Отчасти помогала ситуация, которая существует за пределами этих залов: ситуация самого здания, коллекций, которые в нем живут. И в этом отношении, как представляется, к выставке можно применить понятие, перефразируя Николая Бердяева, что это своего рода самопознание. Это такая экспозиция, которая сделана для того, чтобы не только рассказать о своих ценностях и идеях, но и лучше понять самого себя. Я думаю, что Юрий Савельевич в результате этой выставки понял про себя что-то новое, помимо того, что он уже знал раньше. И мне кажется, что это очень важный итог не только для самого мастера, но и для нас самих. Это превращает экспозицию в некое художественное событие, и нравственное, и эмоциональное, и духовное. 

Мнения, воспоминания, которые сейчас прозвучали, очень важны. Может быть, состоявшееся обсуждение и не выявило всего того, что хотел от нас услышать Юрий Савельевич, но надеюсь, что наш многоголосый диалог, затронувший интересные вопросы, останется нашим интеллектуальным багажом.