М.Чегодаева. Статья «А что под водой?»
Москвичи в недоумении: что же все-таки происходит вокруг памятника Петру Великому работы Церетели? Митинги протеста, раскаленный до бела телеэкран, клокочущие гневом статьи... Что это за монумент, при одном упоминании о котором «общественность» уподобляется быку, ослепленному красной тряпкой? Чем он так раздражает? Размерами? Но в современном большом городе с его однообразно-плоским морем крыш необходимы своего рода «маяки». Сталинские высотные здания, сооруженные к 800-летию Москвы и вызывавшие молчаливую (в те-то времена!) но решительную неприязнь творческой интеллигенции ныне воспринимаются как естественные зрительные опоры, создающие живой силуэт города.
Конкурирует с Храмом Христа Спасителя – как благочестиво негодуют оппоненты Церетели? Но во-первых, среди ярых гонителей Петра не мало тех, кто был против восстановления Храма; а во-вторых, если уж мы такие ортодоксы, не худо вспомнить, что Храм, заложенный Николаем Первым должен был зримо воплощать идею Православия, Самодержавия, Народности. Чем же может ему помещать монумент великого русского самодержца? Не Дзержинский же все-таки!
Повернут спиной к Кремлю, к великим русским святыням? И этот упрек бросают памятнику его хулители. Однако, клыковский Жуков повернут хвостом коня и к Красной площади, и к Василию Блаженному, и никто не ставит ему этого в укор. Монументу полководца, спасителя отечества надлежит стоять спиной к охраняемым им святыням. Повернул бы Церетели Петра лицом к Кремлю – кричали бы, что Петр идет со своим кораблем на штурм святыни.
Как ни посмотри – нет никаких оснований для всероссийского скандала. Ну, спорный памятник, непривычный, нестандартный, не всем нравится – но воздвигся он на таком загаженном, обращенном в фабричную свалку месте, что следует только благодарить мэра и скульптора, что покончили с этой зияющей в центр Москвы трущобой. Можно спорить о художественных качествах монумента, но вопить истерически: «Снести! Снести во что бы то ни стало!» Не достроив, не увидев в законченном состоянии... Признаюсь, мне просто стыдно за наши «средства массовой информации». «Проблема Церетели» заняла в них место президентских выборов и войны в Чечне, превзойдя во много раз такие «пустяки» как слет фашистов, черносотенные радения. Что за нелепый ажиотаж, с чего вдруг такой накал страстей, какого не было со времен бурных политических манифестаций конца 80-х, начала 90-х годов? Тогда стоял вопрос о судьбе России, о всем нашем будущем, а теперь? Видно, хорошо живем, господа журналисты, если нет у нас более жгучих, более жизненно-острых проблем, нежели полемика по поводу качества монументальной скульптуры, если не видим вокруг себя ничего опаснее и страшнее, чем бронзовый Петр Великий на стрелке Москвы-реки. А вдруг окажется совсем не так уж и плох этот грандиозный, бурный, стихийно ворвавшийся в унылую панораму Якиманской набережной бронзовый царь? Даже самые наивные москвичи начинают догадываться: качество скульптуры тут не при чем. Что-то происходит вокруг Церетели не то. Довольно долго можно было лишь строить предположения об истинных целях и подспудных мотивах «антицеретелевской кампании» – отлично организованной, умело проведенной с учетом и знанием психологии широкой публики, всегда готовой – как свидетельствует Пушкин в «Борисе Годунове» – по наущению бояр «нестись толпою» кого-то вязать, убивать.
Мы живем в эпоху айсбергов. Лишь одна десятая того, что совершается в России выходит на поверхность, становится достоянием гласности. Девять десятых остается «под водой». А между тем на эти подводные торосы напарываются «Титаники». На поверхности – версия о том, что не утихающая, все набирающая обороты кампания против Зураба Церетели – спонтанный взрыв протеста широкой общественности против воздвижения в Москве его якобы не высокого качества монументов. Миф! В последние годы В Москве воздвигся добрый десяток монументов невысокого качества, однако никакого общественного шума по их поводу не возникало. А с творчеством Церетели и вообще дело обстоит не так-то просто: широкой публике должны нравиться и парадность памятника Петру, и традиционность героев русских сказок на Манежной площади. Нужно было специально постараться, чтобы настроить «народ» против Церетели.
Раньше всего постарались профессионалы. Ничего «спонтанного» не было в специально созванных и хорошо организованных собраниях с приглашением скульпторов-монументалистов, архитекторов, искусствоведов (мне довелось бывать на них), на которых еще несколько лет назад, когда и речи не шло о памятнике Петру Первому, была поднята «волна» против Церетели.
Конечно, говорилось на этих собраниях исключительно о том, что скульптуры Церетели – громоздки, чужды облику Москвы, что они слишком заполонили столицу. Был пущен термин «децеретелизация» Москвы». Делался вид, что никаких иных причин для протеста, кроме чисто творческих и глубоко принципиальных, у скульпторов и архитекторов нет. Но, разумеется, каждому было ясно: за «благородным негодованием» кроются далеко не столь благородные подводные рифы – профессиональная ревность и профессиональная зависть, недовольство тем, что слишком много выгодных и творчески интересных заказов достаются одному мастеру. Да еще «не нашему»! К собственным не слишком удачным объектам московские архитекторы и монументалисты проявляли куда больше снисхождения. То, что вопрос о качестве меньше всего интересует коллег стало окончательно ясно, когда шквал протеста обрушился на группу жертв фашизма на Поклонной горе – несомненную удачу Церетели.
Надо сказать, что наряду с заинтересованными лицами, потенциальными конкурентами Церетели, против его творчества выступили и некоторые, безусловно незаинтересованные люди, чья добросовестность не подлежит сомнению. Однако трудно не задать себе вопроса – почему эти, глубоко мною уважаемые интеллигенты, с полным равнодушием относившиеся к тем монстрам, что воздвигались в Москве и в советское, и в постсоветское время и никак не служили, и не служат к ее украшению, вдруг ринулись в бой исключительно против Церетели? Интеллигенция в большинстве своем принципиально против сноса памятников, она с неодобрением отзывается даже о сносе памятника Дзержинскому работы Вучетича в августе 1991 года. Но эти благородные принципы почему-то тотчас же забывались, едва заходила речь о творчестве Церетели. Ненавистного грузина практически подвергли остракизму, поставили вне закона. Дело дошло до того, что малейшее слово в защиту Церетели стало восприниматься в интеллигентских кругах как нечто такое, за что порядочные люди не подают руки. С самого начала «антицеретелевская кампания» приняла характер ажиотажа, искусственного нагнетания истерии, злобы, нетерпимости. Повторяю: все это происходило задолго до того, как стало известно о сооружении памятника Петру.
Кому-то позарез было нужно смещать Церетели с грязью. Этот «кто-то» показал себя человеком или группой лиц, обладающей большими материальными возможностями и богатым опытом манипулирования общественным мнением. Не припомню другого случая такого поистине гипнотического единодушия докторов наук–искусствоведов – и подвыпившей шпаны, демократов и национал-патриотов, А пенсионеры искренне верят, что Церетели съел их индексации к пенсии.
Ныне инициативу взял в свои руки галерейщик Марат Гельман. Именно Гельман и художники его круга выступают с требованием проведения всемосковского референдума о необходимости сноса памятника Петра и других монументов Церетели, именно они сейчас кричат и скандалят более всех, красуясь в телепередачах, не сходя со страниц газет... Гельман хорошо известен в художественных кругах как пропагандист самого «крутого», «концептуального» искусства, ниспровергающего все классические устои, утверждающего наиболее смелые формы «самовыражения» вплоть до нарочито вызывающих эпатажных «акций». Главным принципом такого искусства было и остается требование полной свободы творчества, права художника на любые эксперименты, не ограниченные никакой цензурой, никаким общественным принуждением. Если бы вдруг да кто-нибудь вздумал провести референдум по поводу работ, экспонирующихся в галерее Гельмана с целью ее закрытия – легко вообразить себе, какая бы последовала на это реакция: с каким бы искренним недоумением и негодованием взирала широкая публика на совершенно непонятное ей «новаторство» и – будучи соответственно настроенной – требовала немедленного запрещения и как бы возмущался галерейщик и его авторы на подобные посягательства на их права. Гельман в роли идеологического цензора коммунистического пошиба, вещающий от имени «народа», требующий в отношении произведения искусства репрессивных мер да еще вздыхающий об оскорблении чести и достоинства Храма Христа Спасителя – воистину, такое не могло и присниться. Трудно поверить в то, что человек, еще вчера отвергающий любые традиции, не признававший ничего, кроме крайних форм «актуального искусства» вдруг проникся такой трогательной заботой о чистоте исторического облика Москвы. Широкой публике инициатива Гельмана и его группы была представлена как «крик души» молодежи, возмущенной тем, что в Москве по произволу властей ставятся монументы не того качества. Но у тех, кто хоть сколько-нибудь знаком с жизненными и творческими позициями Гельмана, кто знает, какого рода искусство пропагандируется и рекламируется в его галерее – озабоченность Гельмана историческим обликом Москвы и качеством искусства Церетели не может вызвать никакого доверия. Достаточно вспомнить хотя бы последние «акции» его галереи – сворачивание шеи петуху, кровавое шоу с резаньем барана в залах ЦДХ, чтобы усомниться в искренности его негодования по поводу оскорбления общественного вкуса. Снова перед нами «айсберг», снова возникает вопрос: что на самом деле движет Маратом Гельманом и зачем понадобилось ему ввязываться в кампанию, к его деятельности галерейшика никакого отношения не имеющую?
Видимо, в «антицеретелевской кампании» у Марата Гельмана имеется какой-то свой «интерес». Однако настораживает та свобода средств, которой располагает «инициативная группа», имеющая возможность печатать плакаты и листовки, снимать помещение под «пресс-центр» и т.п. Кто-то финансирует ее деятельность – то ли тот же «кто-то» кто с самого начала «раскручивал кампанию, то ли заново к ней подключившийся инвестор. Можно гадать о том, кто он (или они), можно строить предположения, какие субъективные цели им или ими преследуются, но о том, каковы будут результаты кампании, если она действительно увенчается сносом памятника Петру Великому, гадать не приходится – они очевидны.
Осенью этого года предстоит празднование 850-летия Москвы, включенного Юнеско в число юбилеев года. Всем известно, что празднование проводится в немалой степени благодаря инициативе Юрия Михайловича Лужкова. Хотя установка памятника Петру связана с другим юбилеем – 300-летием российского флота, завершение и открытие памятника Петру по времени совпадет с празднованием юбилея Москвы и, во всяком случае, не может не отразиться на общей ситуации юбилейного года. Если вместо открытия, под самый юбилей вся Россия, весь мир окажутся свидетелями сноса почти завершенного памятника Петру Великому – это предстанет таким вопиющим позором для мэра и для Москвы, таким свидетельством нерасчетливости, бескультурья москвичей, что весь праздник окажется безнадежно испорченным, практически сорванным.
Не в том ли истинная причина – подводная часть айсберга, что кому-то именно того и хочется – сорвать праздник Москве, выставить ее в самом непривлекательном, да просто дурацком виде? Похоже, для кого-то нож острый – нынешняя репутация Москвы, в частности та положительная реакция, которую снискало восстановление Храма Христа Спасителя, воспринятое как символ возрождения и покаяния. Кому-то очень хочется вновь толкнуть столицу на путь сносов и разрушений, да еще – этого тоже нельзя не учитывать – сноса памятника великому русскому царю. Ручаюсь: если не в России, то в мире именно это обстоятельство будет муссироваться в первую очередь и восприниматься однозначно – как рецидив большевизма.
Не знаю, приходили ли подобные соображения в голову Марату Гельману и тем, кто вместе с ним ратует за снос Петра. Хотят они того или нет – их деятельность носит характер самой откровенной провокации. Не дай Бог, если наткнется Москва на все эти, скрытые под водой торосы. Судьба «Титаника» ей, вероятно, в любом случае не грозит, а вот сесть в лужу – вполне возможно.
М.А.Чегодаева, 18.04.1997.
версия для печати