Статья «…Во имя Святого Духа – Искусства…». Журнал «ДИ» №7-8, 2003

 

«Вершиной Вселенной, творимой Зурабом Церетели, является Искусство. Образ искусства всегда зримо или умозрительно присутствует в работах художника. Он не только персонифицируется в персонажах творческих профессий - певцах, актерах, музыкантах, художниках. Образ искусства пронизывает произведения мастера подобно кровеносной системе, обеспечивающей жизнь организма.
И вполне логично, что в этом Храме искусства, как и во всяком храме, есть свой иконостас. Мы говорим о картинах-посвящениях. Матисс, Модильяни, Пикассо, Тышлер, Пиросмани, Ван Гог, Леже, Дали... И не нужно читать названия работ для того, чтобы выяснить, какому именно мастеру какая картина посвящена, - так точно пластическое решение. Их можно рассматривать и как особую форму диалога, который Церетели ведет именно как художник. Претворяя стиль, манеру, характерные приемы композиции, образного решения, отдельные изобразительные мотивы, фрагменты или просто характер линии, колорита или мазка того или иного творца, он задает тему диалога, создавая атмосферу задушевной беседы с предшественниками. Это те художники, в произведениях которых мы можем не просто угадывать какие-то чисто внешние моменты пересечения с искусством Церетели, это всегда те, кто близок ему по духу, мировозренчески.
Казалось бы, Леже и Церетели - какая связь? Леже весь в настоящем. Он опьянен индустриализмом, влюблен в машину, упоен металлургией. Откровенно сводит мир к индустриальным формам: трубам, котлам, воронкам, спиралям. В его творчестве только твердь и гладь металла. Церетели наоборот более близок природному началу, он ближе к корням. Леже преисполнен восхищения перед трудом механика, слесаря. Церетели - крестьянина, гончара. Леже покоряет своей хотя и грубой, но здоровой, железной мощью. Церетели - мощью органики. Искусство Леже - подлинная квинтэссенция индустриального ХХ века и... первобытной Африки. В этом последнем мы находим точки пересечения - опора на архаику. Но главное - это то, что живопись и Леже, и Церетели буквально пронизана полнотой бытия и силой жизнеутверждения. И тот, и другой умеют опоэтизировать человека, вознести его над прозой будней.
При создании картин-посвящений Церетели проводит как бы тематическую, образно-ассоциативную или колористическую параллель к произведениям соответствующих художников.
Конечно, это можно рассматривать и как цитирование в постмодернистском духе, где в качестве цитаты может выступать не только конкретный предмет (в частности, «вангоговский» стул), или композиционные реминисценции (например, все эти полеты, которые напоминают о полетах Шагала), но и стиль в целом.
Поражает умение художника точно выбирать опорные моменты стиля других мастеров. При этом он никогда не допускает прямой цитаты, а скорее уподобляется актеру, входящему в роль. На момент создания полотна он входит в мир Матисса, Модильяни, Пиросмани и видит мир их глазами. Этот процесс вхождения в чужую творческую лабораторию сродни мистическому таинству - впустить чью-то душу в себя.
Есть у Церетели любимцы, к которым он возвращается снова и снова. Это Ван Гог, Пиросмани, Пикассо, Матисс... Стул Ван Гога - мотив, к которому он вновь и вновь возвращается. Он стал символом постоянного, незримого присутствия Ван Гога в творческом состоянии художника. Матисс так же нет-нет да и «нарисует» свой арабеск на стенке сосуда в натюрморте Церетели. Все эти художники существуют в его творческом сознании так органично, что никогда не встречавшиеся в жизни Пиросмани и Пикассо вдруг затевают задушевную беседу, оказавшись в пространстве живописного полотна Зураба Церетели.
Но не только художники составляют деисусный ряд Зураба Церетели, в ряд творческих предтеч и единомышленников входят и писатели, чьи книги в натюрмортах приглашают нас окунуться в мир вымысла, фантазии и реальности, а их портреты Пушкина, Грибоедова, Некрасова, Ломоносова, Чехова и еще многих указывают на тех, кто своим творчеством оказался созвучен Церетели. Все они были людьми ярких судеб, порой трагических, люди много любившие, но главной их любовью была любовь к Искусству. И каждый из них был творцом целого мира. И если человек был сотворен «по образу и подобию», то Художники, в широком смысле этого слова, «по образу и подобию» еще и творческого дара.
На эту мысль наталкивает образ Эмиля Золя, перекликающийся в представлениях Церетели с образами библейских старцев - Исаака или Моисея. В его интерпретации они действительно сродни, их сближает сила духа, переданная художником рубленными широкими решительными мазками портрета. Такой убедительности в образной характеристике библейских персонажей достигал разве что Караваджо, прототипами для героев которого служили простые крестьяне. В портрете Золя работы Церетели - тот же момент предстояния, та же мощная лепка форм, те же одежды (красное с черным), та же мудрость во взгляде с налетом легкой усталости. Золя, мужественный, как Исаак, и упорный, как Моисей. Прародитель не одного поколения семьи Ругон-Маккаров - ведь у него почти как в Библии: «Саккар родил Эжена, Эжен родил...»
Другой не менее великий художник - Чарли Чаплин - создал лишь один образ, но какой! Маленький нелепый человек, в котелке, с неизменной тростью в руках и грустными глазами в темных обводах, и по сей день заставляющий смеяться весь мир. Он говорил на языке мимики и жестов и буквально рисовал свой персонаж. И вот теперь другой художник - Зураб Церетели - рисует Чарли Чаплина. Актер то выглядывает из-за букета с цветами, то предстает на фоне своих персонажей, а то и просто сидит на табурете в ателье фотографа или художника. Такое ощущение, что Чаплин в реальности позирует Церетели. Закрепленная на стене белая простыня - не просто фон или аксессуар ателье, но одновременно и экран. Великий актер погружен в себя, он привычно облокотился на... А вот трости-то и нет. Но руки уверенно покоятся на чем-то, чего нет - это не просто отсутствие, напротив, это знак присутствия тайны, тайны творчества. О чем думает гениальный комик? Может о том, что Великий Немой уже отжил свой век, но продолжает жить магия искусства, так же живо и реально, как и эта где-то оброненная, но всеми зримая трость?»

 Журнал «ДИ» №7-8, 2003, стр 54-55






версия для печати