Выставка «Константин Сомов (1869–1939). К 150-летию со дня рождения» в Государственном Русском музее

 

Другие выставочные залы


Сроки проведения: 8 августа—4 ноября 2019
Место проведения: Государственный Русский музей, (Санкт-Петербург, ул.Инженерная, 4)

Выставка посвящена 150-летию со дня рождения Константина Андреевича Сомова, одного из крупнейших мастеров русского искусства первой половины ХХ века, яркого представителя творческого объединения «Мир искусства», академика Императорской академии художеств.

Константин Сомов — автор великолепных живописных полотен и рисунков. Это портреты видных деятелей Серебряного века русской культуры, «галантные сцены», пейзажи, образцы журнально-книжной графики, созданные художником в 1890-е – 1930-е годах. В экспозиции представлено более 100 работ из собраний Русского музея, Государственной Третьяковской галереи, Научно-исследовательского музея Российской академии художеств, частных собраний Москвы.


«Истинное и прекрасное не зависят
от времени и моды, они всегда будут
находить сердца и умы, способные их понять»
Из письма Делакруа к Жорж Санд
10 декабря 1859 года


Один из самых оригинальных и противоречивых русских художников начала XX века, Константин Андреевич Сомов (1869—1939), прожил интересную и успешную жизнь. Несмотря на долгое становление собственного художественного стиля, он нашел свое лицо к тридцати годам — был востребован, обеспечен и узнаваем. Но это не сделало его счастливым: душу художника всегда терзало противоречие между реальным миром и миром фантазий, в который он погружался, создавая свои шедевры. Бесконечная, разрушающая самокритика съедала его изнутри, одновременно развивая творческий потенциал.
Большая удача, что сегодня мы можем оперировать не только биографическими данными о жизни этого самобытного художника, но и при желании ознакомиться с рассуждениями и сокровенными мыслями Константина Андреевича. Во многом это возможно благодаря его родной сестре Анне (в замужестве — Михайловой), которая смогла сберечь письма брата, пережив в блокадном Ленинграде Великую Отечественную войну (художник ушел из жизни в Париже за два года до ее начала).

Родные пенаты и Академия художеств.
«Этот тихий замкнутый мальчик с неправильными чертами лица казался мне в течение трех лет, что мы пробыли вместе в одном классе, совсем неинтересным. Его слегка вздернутый нос, его всегда плохо причесанные волосы (все же лучше причесанные, нежели мои), его карие, какие-то женские глазки, его пухлые губки и даже неизменная коричневая куртка и бантом повязанный черный галстук — все это, вместе взятое, составляло очень уж ребячливый облик — без всякой прелести подлинной детскости <…> Меньше всего я мог тогда подозревать, что Сомов станет когда-нибудь художником, да еще к тому знаменитым художником, и что его слава как бы затмит ту, которая мне иногда мерещилась в моей карьере», — такой, казалось бы, не самый лестный отзыв оставил о Константине Сомове один из его самых близких друзей — Александр Бенуа. Парадокс в том, что такие противоречивые мнения о Сомове среди его друзей и современников встречаются часто. Более того, не будет сильным преувеличением сказать, что вся жизнь художника состояла из таких противоречий. Впрочем, не будем забегать вперед. 
Константин Сомов родился в Петербурге, в семье хранителя Эрмитажа Андрея Ивановича Сомова, который увлекался коллекционированием рисунков и акварелей Кипренского, Брюллова и Федотова. Доступность такой коллекции не могла не оказать влияние на формирование художественного вкуса Константина. Мама живописца — Надежда Константиновна — происходила из дворянского рода Лобановых, была образованным человеком и замечательно пела, поэтому с юности перед Сомовым стоял выбор: пойти по стопам отца и заняться живописью или посвятить себя музыке, которую он любил с раннего детства (и обладал, как отмечали современники, абсолютным слухом). Выбрав живопись, Сомов не бросил пение и в компаниях продолжал играть на фортепиано, исполнял романсы.
Кроме Константина в семье было еще двое детей — брат Александр и сестра Анна, с которыми на протяжении всей жизни у художника сохранились очень теплые, дружеские отношения. Находясь в поездках, он писал Анне не реже двух раз в неделю (а порой и каждый день).
Образованию детей в семье Сомовых уделяли особое внимание. Так в 1879 году Константин оказался в гимназии Карла Мая, знаменитом образовательном учреждении, выпустившем множество деятелей искусства и науки — Римского-Корсакова, Добужинского, Лихачева и других. Именно здесь он встречает главных друзей своей жизни — Александра Бенуа, Вальтера Нувеля и Дмитрия Философова.
В 1988-м, неожиданно для многих (в том числе и для себя), Константин Андреевич выдерживает вступительные испытания и поступает в Императорскую Академию художеств, а спустя несколько лет попадает в мастерскую одного из самых увлеченных художников и педагогов своего времени — Ильи Ефимовича Репина. Учеба дается Сомову непросто, но в 1897 году он ее успешно заканчивает и переезжает в Париж, чтобы… продолжить образование в легендарной студии Коларосси.
Несмотря на то что рисовать художник начал едва ли не с пеленок, он никогда не верил в свой талант и относился к своим работам предельно самокритично. Годы, которые он провел в Академии, лишь укрепили эту мысль в сознании живописца. Вот что по этому поводу он писал в 1898 году: «Работа моя у Коларосси не идет как-то, хотя и добросовестно стараюсь сделать как можно лучше. Чем дольше учишься, тем больше видишь, что невозможно выучиться той технике, которую любишь в любимых твоих художниках. А более или менее годную выучку рисовать и писать получить, для этого не стоит бесконечно учиться так утомительно, т. е. проводить часы, дни над раздражительным рисованием некрасивых тел, нелепых поз (каковые бывают всегда в академиях), иногда даже прямо срисовывать безобразие а ля морг. И это тогда, когда хочется делать свое, которое не хочет ждать и лезет из головы вон в виде разных скурильностей. Теперь я чувствую, что мне надоело и уже поздно учиться как школьнику. Это мой последний год и я заканчиваю свои скучные школьные годы. Не выучился рисовать и писать, ну что же, десять лет прошло, стало быть, и не выучусь». 
В последние годы своего обучения Сомов (будучи уже достаточно известным художником) вел весьма затворнический образ жизни. Судя по письмам того периода, одиночество тяготило его. Зимой 1899 года Сомов писал своей подруге и коллеге Лизе Званцевой: «У меня, к сожалению, все еще нет ни с кем амуров — флирт, пожалуй, очень легкий. Но мне надоело быть без амура — пора, а то жизнь уходит и молодость, и делается страшно. Я ужасно жалею, что у меня характер тяжелый, нудный, мрачный. Я бы хотел быть веселым, легким, чтобы все было море по колено, влюбчивым и сорви-головой. Только таким людям весело, интересно и не страшно жить!»

Первый успех.
Первый серьезный успех к художнику пришел за год до окончания учебы в Академии. Лето 1896 года Сомов и Бенуа провели на даче под Ораниенбаумом, в деревне Мартышкино. Пейзажи и этюды, которые он привез оттуда, были высоко оценены критиками и коллегами из академической среды. Тем же летом он создает иллюстрации к произведениям Эрнста Теодора Амадея Гофмана и наполненные сентиментально-мечтательным характером исторические сюжеты, благодаря которым и начинается узнаваемый сегодня «сомовский жанр».
Вот как об этом вспоминал Александр Бенуа: «В то лето 1896 года, проведенное нами в Мартышкино, Сомов не только написал и нарисовал ряд превосходных этюдов, но и начал создавать те свои потешные исторические сюжетики сентиментально-мечтательного оттенка, благодаря которым он затем всего более прославился у широкой публики и благодаря которым выработалось какое-то представление о "сомовском жанре". Зародился, однако, этот "жанр" вовсе не как таковой, вовсе не как попытка отмежевать себе особую область, а как-то сам собой и почти случайно, в виде какого-то отдохновения от более трудных задач.
О, божественное время творчества для себя и в то же время сознание своего постепенного и неуклонного созревания! У нас не было никаких честолюбивых замыслов, мы даже не рассчитывали на то, что наше искусство будет нас питать, но эта полная бескорыстность давала нам удивительную окрыленность, удивительную свободу, позволяла нам постоянно разнообразить задачи, и это без малейшей торопешки, без малейшей заботы о том, чтобы "иметь успех". И уж наверно Сомов никак не думал, что те самые акварельные этюды или те самые фантазии, которые являлись тогда "обыденной продукцией" и даже чем-то вроде баловства, будут со временем драгоценностями, из-за которых будут спорить музеи и коллекционеры. О, счастливое, счастливое время…»

Рококо и «Мир искусства».
Завершив обучение в Академии, Сомов переезжает в столицу мирового искусства рубежа XIX–XX веков — Париж. Однако произведения самых востребованных художников той поры — Матисса и Гогена — производят на него куда меньшее впечатление, чем прогулки по Версалю и его окрестностям. Дополняет впечатление от Франции увлечение художника романом Шодерло де Лакло «Опасные связи». Воображение Сомова погружается в эпоху дворцовых интриг и переворотов, где главные герои эпохи — маркизы в туго затянутых корсетах, чья жизнь состоит из балов, безудержного веселья и катания на коньках.  Легкомысленный и фривольный стиль рококо, вошедший в моду во Франции в XVIII веке (его еще часто называют Галантным веком), занимает художника и дает возможность реализоваться его уникальному «сомовскому жанру» в полной мере.
«Беспокойство, ирония, кукольная театральность мира, комедия эротизма, пестрота маскарадных уродцев, неверный свет свечей, фейерверков и радуг и — вдруг мрачные провалы в смерть, колдовство — череп, скрытый под тряпками и цветами, автоматичность любовных поз, мертвенность и жуткость любезных улыбок — вот пафос целого ряда произведений Сомова. О, как не весел этот галантный Сомов! Какое ужасное зеркало подносит он смеющемуся празднику! — Comme il est lourd tout cet amour leger! (Как тяжела ты, легкая любовь!)», — пишет об этом периоде жизни художника его друг литератор Михаил Кузмин.
С одной стороны, увлечение Сомова Галантным веком действительно можно трактовать как тоску по ушедшему беззаботному времени, когда жизнь казалась проще, забавы ярче, а красота выразительнее. Однако в этих работах сталкивается и вечное противоречие личности художника, который будто бы существовал в двух реальностях: своей, настоящей, где он — признанный талантливый художник, и идеальной, где он осознает собственное несовершенство.
Михаил Кузмин писал: «Фейерверк, радуга, иллюминация — любимые темы Сомова. Маскарад и театр, как символ фальшивости, кукольности человеческих чувств и движений — привлекают часто художника. Ироничность, почти нежная карикатурность любовных его сцен бросается в глаза. Тихие прогулки, чтение, вечерние разговоры овеяны летучей мертвенностью, словно к фиалкам примешивается слабый запах тления».
Стоит заметить, что увлечение Сомова Галантным веком не было чем-то необычным для того времени. В поиске современных идеалов многие русские художники рубежа веков погрузились в ностальгические воспоминания: Александр Бенуа (под стать другу) увлекся инфантильной красотой XVIII века, одной из ключевых тем творчества Льва Бакста стала античность, Андрей Рябушкин искал вдохновение в образах допетровской Руси, а Рерих устремился на Восток. Квинтэссенцией этого погружения в прошлое стало созданное художниками творческое объединение «Мир искусства», одной из ключевых идей которого было сохранение классических канонов красоты.
Чуть позже Сергей Дягилев, знаменитый импресарио, обладающий поразительным чутьем на коммерчески выгодные проекты, начал издавать журнал «Мир искусства» (Сомов принимал самое деятельное участие в его оформлении), а в итоге возглавил и само объединение. Дягилев устраивает выставки европейских художников в Москве, а российских — вывозит в Европу, благодаря чему начинает формироваться имидж русского искусства за рубежом.

Новая жизнь.
Талант и уникальная, легко узнаваемая манера письма довольно быстро превратили Сомова в модного и востребованного портретиста. Художник в буквальном смысле был завален дорогостоящими заказами. Вдобавок к этому в 1903 году прошла первая персональная выставка Сомова в Петербурге. Казалось бы, вот оно — творческое счастье. Но художник, как и прежде, остается недоволен собой. И в общении с друзьями пытается сформулировать причины своего беспокойства:
«…Один умный Валечка (Вальтер Нувель. — Прим. ред.) каким-то образом лучше всех других меня знает, угадал меня. Женщины на моих картинах томятся, выражение любви на их лицах, грусть или похотливость — отражение меня самого, моей души… А их ломаные позы, нарочное уродство — насмешка над самим собой и в то же время над противной моему естеству вечной женственностью. Отгадать меня, не зная моей натуры, конечно, трудно. Это протест, досада, что я сам во многом такой, как они. Тряпки, перья — все это меня влечет и влекло не только как живописца (но тут сквозит и жалость к себе). Искусство, его произведения, любимые картины и статуи для меня чаще всего тесно связаны с полом и чувствительностью. Нравится то, что напоминает о любви и ее наслаждениях, хотя бы сюжеты искусства вовсе о ней и не говорят прямо…»
С 1910 года самым близким человеком художника становится его натурщик Мефодий Лукьянов. Он помогал Сомову вести хозяйство, устраивать выставки, был его советчиком в вопросах искусства и критиком произведений.
Революцию в России Сомов, как и многие его современники, встретил восторженно. Но условия жизни постепенно ухудшались: сначала его квартира получила государственный статус, а после художника и вовсе из нее выселили. Лишь чудом ему удается отстоять право на владение собственными произведениями...
В 1923 году Сомов отправляется в Нью-Йорк, где должна открыться выставка русского искусства. Сначала художника потрясает сам мегаполис, его музеи: «Как красив город ночью, когда окна высочайших домов кажутся фантастическими звездами в небе. Здесь такой размах всего, что ходишь и удивляешься» (из письма Сомова сестре, 17 января 1924 года). Но когда открывается выставка, выясняется, что искусство в Америке стоит в разы дешевле, чем в России. И непосредственно русское искусство вызывает интерес лишь у редких коллекционеров и эмигрантов. В газетах пишут неприятные заметки на предмет того, что «русские ехали за американским золотом, а уехали в долгах». Чтобы спасти ситуацию, художник берет руководство выставкой в свои руки. И с успехом справляется с этой миссией.
Здесь же, в США, он сближается с семьей Сергея Рахманинова, пишет портреты композитора и его дочери. Позже они вместе уезжают в Париж. В Россию художник больше не вернется.

Романтик ушедшей эпохи.
В Париже, где к этому времени сложилось сообщество русских художников-эмигрантов, было проще переживать разлуку с родиной. Сомов находил вдохновение в общении с живущими в Париже «мирискусниками» — Бенуа, Бакстом и Серебряковой.
В созданных в Париже иллюстрациях к произведениям «Манон Леско» и «Дафнис и Хлоя» снова угадывается тоска по настоящей любви и безмятежности. В творчестве мечущегося между реальностью и аллегорией Сомова побеждает изысканный реализм. И казалось бы, в тот самый момент, когда жизнь должна была стать понятнее и спокойнее, на руках у Сомова умирает Мефодий Лукьянов…
Из письма Сомова Анне Михайловой: «Ты не можешь себе представить, насколько я к 60 годам — увы, поздно, поздно — дозрел, насколько я стал совершеннее во всех отношениях. Когда я вижу снимки с моих старинных вещей — конец прошлого века и начало этого, — мне делается смешно, что это считалось хорошим, все эти дамы в кринолинах, "человечки без костей", как раз напечатал про меня Репин, вся эта отсебятина и дилетантство, ужасающие, мертвые, безвкусные московские портреты. Или все, что я делал закутанный кутафьей рогожкой в 1917 — 22 годах, я удивляюсь и жалею о потерянном времени. Или мои пышные годы 1905 — 1906, когда я вообще мало работал, а больше ходил по гостям и ужинам. Если бы с плеч свалить 30, 20 лет! Ведь годами я ленился рисовать с натуры и совершенствоваться. Да и теперь еще лень у меня большая! А может быть, просто старость, и я не могу с утра до вечера только работать. Вот, дитя мое, грустные мысли о загубленных годах и о неисполненном долге. И странно — тогда я имел успех, меня хвалили, возносили, а теперь у меня никого нет, если не считать двух, трех ярых поклонников. Это письмо будет опять genre diary (жанр дневника), тем более что он тебе нравится».
В 1928 году Сомов знакомится с натурщиком и боксером Борисом Снежковским. Сначала молодой человек позирует в образе Дафниса, а затем входит в ближний круг Сомова. В дальнейшем именно он станет наследником архива писем художника.
Сердце Константина Андреевича Сомова остановилось в возрасте 69 лет. На сегодняшний день его картина «Радуга» (продана на аукционе «Кристис» в 2007 году за 3,7 миллиона фунтов стерлингов) входит в перечень самых дорогих полотен русских художников.
Но куда более цельно о месте Сомова в русском искусстве свидетельствуют слова его друга Александра Бенуа:
«Пусть даже область сомовского творчества и ограничена, пусть она "ничего не открывает нового", "не расширяет нашего познания", "не занята решением неразрешимых проблем" и "не основывает нового эстетического учения", пусть она от начала до конца есть нечто заключенное в себя и нечто скромное, в ней, однако, живет та черта, которая останется более ценной, нежели все новшество, все "порывы к недосягаемому", все, чем нас теперь закармливают до полного пресыщения и от чего моментами хочется бежать без оглядки. Основная черта этого "скромного" искусства есть бесспорная его вдохновенность — истинная "милость божья". И надо думать, что когда все то марево, весь тот кошмар лжи, что сейчас наводнили царство искусства, будут изжиты, когда вся свистопляска современных архигениев так надоест, что уже никому не захочется глядеть на все их выкрутасы, то изголодавшихся по искренности людей потянет именно к искусству скромному, но абсолютно подлинному.
За примерами подобных "возвращений" не далеко ходить — ими полна история искусства. Люди одинаково нуждаются, как в велеречивом самообмане, так и в этих реакциях, в этих поворотах к правде, в этих "cures de verite’". И вот тогда среди очень немногих избранных и Сомов займет наверняка подобающее ему место ценнейшего для всех художника — к тому же художника, в котором чарующее русское начало чудесным образом сплетено с общечеловеческим. Поэзия Сомова окажется для всех понятной, близкой и дорогой, подобно тому, как постепенно познается всем миром общечеловеческая ценность Пушкина и Чайковского».

Управление информации (пресс-служба) РАХ
по материалам пресс-релиза






версия для печати